Рецензии

Я назвала эту работу Ларса фон Триера самой впечатляющей и запоминающейся картиной этого года. Попробую объяснить, почему… Прежде всего, хочется отметить это гениально выстроенную Триером композицию фильма. Первая часть, названная Джастин, отлично вводит в интригу, заставляет зрителя зацепиться, — и фильм уже ни на секунду не отпускает вас до самого финала. Великолепная игра Кирстен была отмечена Каннской премией, и это, уверена, самая сильная ее актерская работа на сегодняшний день. Все-таки именно на персонаже Кирстен Данст (Джастин в фильме) сконцентрировано основное внимание как режиссера и сценариста, так и каждого зрителя.

И вот, заинтригованные донельзя, мы погружаемся во вторую часть картины, названную «Клэр», и именно эта часть расставляет все по своим местам… Становится понятной до этого необъяснимая мотивация странных поступков Джастин, становятся понятными взаимоотношения членов этой семьи, и, наконец, на первый план выходит главная героиня фильма, — прекрасная и ужасающая, необратимая смертоносная планета Меланхолия. В соединении с божественной музыкой Вагнера это производит потрясающий эффект, вплоть до ощущения безысходного ужаса и мурашек по коже! Финал картины — как завершающий аккорд прекрасно сыгранной пьесы, именно он оставляет то самое неизгладимое впечатление, ради которого мы и ходим на Настоящее Кино!

10 из 10!

Хотите убить 2 часа своей жизни? Хотите испытать депрессию? Чувство опустошенности, неудовлетворенности, злости, неопределенности. Сходите на фильм меланхолия.

После окончания фильма я испытал все, что указал выше. Я ожидал НАМНОГО большего от этой картины. Вроде бы Ларс Фон Триер. Вроде бы гений. И вроде бы он был в депрессии когда снимал этот фильм. Причем и у всей съемочной команды, особенно у оператора.

Ощущения от этого фильма похоже на ощущение от созерцания современной инсталляции. Тупость, но все тащатся. Так как ничего не понимают. Все два часа я сидел и не мог найти себе места. Мой мозг вырвали из черепной коробки, изнасиловали и кинули на съедение бешеным псам. Фильм начал съедать мое нутро начиная с первой минуты. Согласен. Первые и последние кадры очень красиво сделаны. Но все остальное МРАК. За весь фильм ни одного достойного диалога. А оператором был паралитик. Игра Кирстен Данс сносна, но не гениальна. Мальчик недоделанно играл. Только отец главной героини был великолепен.

Могу отметить звуковое сопровождение. Прекрасное место для снятия картины. Величественный старинный замок. Поля для гольфа. Вид на воду. Черная смородина. Новые груди Кирстен Данс. Конюшня и еще много, много и много прекрасных вещей.

Это моя первая отрицательная лицензия. Ларс вынудил меня написать ее. Он на самом деле переоценен. Либо он был в депрессии. Можете сходить. Там есть красивые съемки, но не более. Фильм даже на тройку еле тянет. Он через чур посредственный. Эта картина дала мне самый большой заряд отрицательных эмоций.

5 из 10

с закрытыми глазами.

Меланхолия… Проявление негативом старой сказки о «золотом сердце». И будут гореть, обращаясь в тлен, ее страницы.
И сердце замрет в потоке сбитых кардиограмм.
И птицы упадут на Землю.
И небо серебристой жидкой ртутью на нее прольется.
И ноги твои на каблуках, заблудившись в череде лабиринтов, подломятся под этой ношей.
И голова, уставшая от бесконечных фальшивых улыбок и разговоров «ни о чем», опустится на подушку.

Но твоя меланхолия не будет черной — она будет переливающейся нездешним светом планетой, по-свойски подмигивающей тебе из окна — «подожди еще немного, дружок, и скоро все закончится». Злая шутка мироздания — мы ходили на котурнах по престижным сценам истории, считали любовь удачным слоганом и путали божий дар со свадебным тортом, а обнаружили себя испуганными детьми где-то на задворках, в темноте и одиночестве. Но любой из пытавшихся стрелять в пианиста, за то, что тот снова поставил этой планете «ноль», будет не прав, ведь «ноль» не есть «минус». Он тут даже не резонерствует, не клеймит как обычно пороки социума, а лишь подшучивает над ними и разводит руками. Ведь действительно, этика и культура — более поздние, вторичные наслоения, а если считать, что когда-то каждый атом нашего тела был частью звезд, то возвращение всего сущего в предшествующее состояние, по циклическим законам есть процесс очевидный и необратимый. Все сердца на свете в общем то из одного и того же материала, и это вовсе не золото. Конец уравняет в правах святых и грешников. Исчезнут в набежавших волнах и обсуждения маркетинговых стратегий, и божественная музыка Вагнера, и свадебное платье, с облегчением с плеч сброшенное. Все отпущенные нам когда-то шансы на перезагрузку, мы все равно уже давно упустили.

Концепт о том, что Конец Света уже состоялся, а рай и ад не снаружи, а внутри, у нас в головах, в общем-то, предложил еще известный духовидец 17 века Сведенборг. Но в исполнении Триера, все это напоминает, скорее известный анекдот о невозможности альтернативного выбора в иных случаях и необходимости исходить из худшей предпосылки — «начнется война и тут есть два выхода — или на фронт или в тыл. Возьмем худшее, и тут тоже есть два выхода — или победа или смерть. Снова возьмем худшее и тоже два выхода — или в рай, или в ад. Возьмем худшее и либо меня черт съест, либо я его. Возьмем худшее… А, вот тут уже, стоп, есть только один выход, да и тот слишком узкий». Ситуация, на тему которой фантазировали все без исключения, включая голливудских режиссеров «а что вы будете делать, если все колесо мироздания с шестью миллиардами шестеренок, вдруг с тихим поскрипыванием сойдет со своей оси?». Да нечего мы, [censored], делать не будем… То есть можно сколько угодно ужом крутиться на сковородке, выбирать из двух кривых дорожек, одинаково ведущих в пустоту, но рано или поздно, облегчающим, освобождающим вздохом приходит смирение и душа освобождается, разряжаясь пронзительным хохотом.

Правило стоиков и экзистенциалистов — перелистни страницы, живи с конца, так, как будто все самое страшное уже случилось. Лишится надежды, покинуть замок «If», чтобы оказаться в пустоте, но свободе. Все красиво, все ни к чему, все не о чем, и все скоро растворится в разряженном воздухе. Жизнь как пошлая шутка экспромтом. Жизнь как росчерк пьяного творца, который завтра выбросит свой черновик в корзину. Бессмысленные удары по клавишам, после которых стихнет музыка, а пианист, которого все достало, выскочит из зала. И в этом плане скандальное позерство в Каннах так же понятно, как понятна Жюстин, героиня «Меланхолии», сорвавшая собственную свадьбу.

В «Меланхолии», кажется, в неразбавленном виде весь Триер, с его многочисленными фобиями — страхом смерти, старения, неизлечимых болезней, ядерной войны, толпы, неконтролируемых процессов и иррационального в принципе. Камера то нарезает вычурные эстетские кадры, как в ранних фильмах, то в лучших традициях Догмы суетливо, слепым щенком тычется во все стороны, разыскивая кого-то незримого, но возможно присутствующего рядом. И вся эта громада из Вагнера вперемешку с гламуром, розочками, фамильным серебром и узнаваемыми триеровскиеми киновиньетками, служит тортом для водружения на него одинокой фигурки, своеобразного идеала, кочующего у Триера из фильма в фильм — женщины как олицетворения иррационального начала, которая в совершенно абсурдных, неконтролируемых условиях, чувствует себя в своей стихии.

Только самым странным и безумным дано сохранить себя в ситуации, где одни кончают собой, а другие повторяют универсальный жест Удо Кира, защищающий их ото всех несовершенств бытия. И именно две одинокие женщины с ребенком, которому не суждено стать Спасителем, будут встречать Конец Света в убежище, столь же условном, как декорации городка Догвилль. Как сказал перед смертью Уайльд — «или уйду я, или эти обои». Датский радикал передает ему привет, сворачивая всю Вселенную вместе с «обоями», человеческой культурой, журнальным глянцем, фамильным серебром и обрывает пленку. Тут заканчивается творчество, заканчивается кино и начинается чистая терапия — нарушь табу, сорви последнюю печать Апокалипсиса, и начинай отстраивать все заново

Я страстно его ждала, я запланировала поход задолго до этого дня, я очень хотела посмотреть этот фильм. Так я хотела посмотреть за последнее время только «Черного лебедя». А вот теперь «Меланхолию». И я посмотрела. И он безупречен. Безупречен своей особенной, душераздирающей, щемящей красотой, своей бесконечной поэтичностью, легкостью и в то же время такой тяжелой, давящей глубиной, какой-то сложносочиненной эстетикой, какая может быть только у него, у Ларса фон Триера, снимающего «кино не для всех». И ужасающей неотвратимостью, но и надеждой, текущей сквозь кадры точно ручеек: когда зритель, узнав в начале о том, чем все должно закончится, весь фильм надеется: «А может быть этого все же не произойдет». Этот фильм — вереница красивых кадров о конце света, фантастически-красивом конце света, о страхе смерти, о скуке, о том, что чувствует человек, который… уже не может чувствовать ничего. Этот фильм кричит: «Попробуйте артхаус на вкус» — но в то же время нам представляется на махровый артхаус, который так любят в Каннах, а весьма щедро справленный голливудским гламуром — но ровно настолько, насколько этого требует такой особенный, масштабный сюжет.

До просмотра «Меланхолии» я не была яростным поклонником Ларса фон Триера, хотя в «Танцующую в темноте» я влюбилась без оглядки, то, что называется «с первого взгляда», смотрела с замиранием сердца с первого до последнего кадра, хотя было мне тогда без малого 18 лет. Полюбила его за тот самый надлом, надрыв, за Бьорк и Катрин Денев, за виселицу и правдоподобные съемки. Да что там говорить — за одно название. Но тем не менее, в «Догвиле» не прониклась его мрачным символизмом города, расчерченного белыми полосами на одной съемочной площадке, с нарисованной на «асфальте» собакой и такими же нарисованными кустами крыжовника, с пугающей и непонятной покорностью Грейс, героини Николь Кидман, и ее неумолимой жестокостью в самом финале истории, и жалким приспособленцем Томом. И хотя и поняла, услышала, что хотел сказать автор, прониклась, но даже не смогла досмотреть его совсем еще свежего фильма «Антихрист», впечатлившего только стреляющем точно в цель — зрительское сердце — прологом.

Как хорошо, что в этом новом фильме не нашлось места минимализму «Догмы 95», и Ларс фон Триер прекратил мучиться с естественным светом и естественными декорациями, показывать непрезентабельную чернуху, а нашлось место Вагнеру, «Тристану и Изольде», лошадям, шикарному замку, снова нашлось место Шарлотте Генсбург, едва ли не затмившей Кирстен Данст своей безупречной игрой и бесконечной пронизывающей словно красной нитью каждый кадр меланхолии — меланхолии во всем — в слове, движении рук и в каждом взгляде.

Что в кадре? Итак, все начинается с пролога — классики жанра для Ларса фон Триера. А что дальше? Роскошная Кирстен Данст и ее бесконечное безумие и бесчувствие на фоне дождя из мертвых птиц. И не менее роскошная Кирстен Данст уже в умопомрачительном свадебном платье и вскоре — такая прекрасная, но тянущая за собой шерстяные нити, которые она сама ассоциирует с тем жизненным грузом, от которого она убегает из прекрасного дворца на поле для гольфа, чтобы сначала усесться на нем и сходить в туалет, затем посмотреть на звёзды, а уж потом как-то так совсем буднично, с отсутствующим выражением лица, изменить своему новоиспеченному мужу. И с таким же будничным лицом отправить в далекое путешествие своего начальника, тут же потеряв хорошую работу, а потом потерять и мужа. И принять все с одним и тем же чувством — все той же не уходящей никуда меланхолией, затуманивающей её взгляд и голову.

Состояние Кирстен Данст — находка для психологов и психотерапевтов. Она давно впала в состояние бесконечной печали и её не пугает, как всех других людей, надвигающаяся на землю планета Меланхолия. И именно поэтому сегодня она невеста, которой плевать, что нужно резать свадебный торт, а уже завтра — она, словно булгаковская Маргарита, лежит обнаженная и такая же демоническая, в холодном голубом свете Меланхолии. Она точно знает — планета не минует Землю, как знает сколько бобов в бутылке. Катастрофе быть. Она не дорожит жизнью, она даже жаждет этого столкновения, смерть от Меланхолии для нее сладка и даже почти совсем не мучительна, и она не жалеет ни о чем на этой Земле.

Я знаю это чувство — когда не просто «что-то грустно стало без причины», а когда ты съедена изнутри, когда ничего не хочется, когда «что воля, что неволя — все равно». Мне это так до боли знакомо. И когда я встречаю свою меланхолию, я действительно не боюсь небесных светил. И знаю, что такое тянуть за собой шерстяные нити, и ничего не любить, и быть таким роботом, обтянутым кожей, но бесчувственным. И теперь когда я смотрю на Луну — я вижу там совсем другую планету. И подобно Кирстен Данст демонически улыбаюсь и купаюсь в ее совсем недружелюбном отблеске где-то на краю небесного свода.

В финале фильма Ларс фон Триер превосходит сам себя. Три палочки и зарница. Жюстин (героиня Данст), Клэр (Генсбург) и Лео (сын Клер) встречают катастрофу будто бы на самом краешке Земли, Меланхолия накрывает их, накрывает всю Землю, в зале тут же включается свет, и зарево накрывает и меня. Мне жарко, и поток бесконечной грусти, меланхоличной, естественно, по законам жанра, врывается в мое сердце. Героев уже не жалко. А все потому, что катастрофа произошла не сейчас — а в самом начале фильма — и не только в прологе… — катастрофа произошла в голове главной героини. Аплодисменты.

P.S. Единственное, что омрачило просмотр — это девочки, которые выходя из зала, обсуждали, что размеры Меланхолии были как-то неестественны. Сначала мне захотелось их убить. Я развернулась и посмотрела на них. С состраданием. А потом я села в метро и поехала. И все эти люди не знали, кто такой Ларс фон Триер, и что он там такое наснимал.

10 из 10

Коротко.

Безупречно подобранная музыка, красивейшие кадры, магические цвета, одним словом идеально для фильма-настроения. Если же разбирать сюжет, который в таких фильмах не блещет изобретательностью, много недочетов. Но, даже не об этом. Неужели у Вас не возникло параллели с «Жертвоприношением» Тарковского!

Фильмы безусловно разные, скорее под и антипод. У Тарковского ярко выражена тема «Веры», «Молитвы», что конечно же отрицает Фон Триер. Но нельзя не заметить, что многое совпадает, это касается и сюжетной линии, поведения героев, и ребенок. Хотя «Антихрист»-Триер пожелал все обернуть красивой трагедией, заставив ребенка все это видеть, а если помните у Тарковского:

«Он заснул, и мы не должны будить его, пугать его.

Пусть все решится, пока он спит.»

Сколько бы жертв в своих фильмах не принес Триер, они никогда не будут восприняты как необходимость. Ведь все очевидно, и пересматривать «Меланхолию» лично я стану, только для того, что бы достигнуть того же состояния глухой грусти с бокалом вина, разочаровавшейся в планете по имени — Земля.

Вaм кoгдa-нибудь бывaлo хренoвo? Нaстoлькo хренoвo, чтo невынoсимo двигaться, гoвoрить, быть… Мoжнo рaзве чтo oпустить руки в теплую вoду, дышaть и ждaть, пoкa «oтпустит». A теперь предстaвьте, чтo в этoт мoмент вaм с улыбкoй гoвoрят: «Дa лaднo тебе, не пaрься, этo еще не кoнец светa!» Прaвдa, былo бы здoрoвo пoсмoтреть oптимисту в глaзa и oтветить: «Вooбще-тo, друг, этo действительнo кoнец светa». И пoсмoтреть, кaк спoлзет улыбкa сo счaстливoгo лицa.

Вoт примернo тaкую истoрию и рaсскaзывaет нaм стрaшный скaзoчник Лaрс фoн Триер. Чегo мелoчиться? Перед гибелью мирa меркнет суетa: будь тo скaндaл с сaмим Триерoм нa пресс-кoнференции в Кaннaх или oстoчертевшaя свaдьбa егo герoини Жюстин. Звездa цветa грусти пoглoтит челoвечествo уже в прoлoге, в зaмедленнoм кинoвoспрoизведении пoд бoжественную музыку — тaк крaсивo Землю нa экрaне еще не уничтoжaли. Не будет ни рaзрушaющихся мегaпoлисoв, ни oкеaнских вoлн. Кaждый встречaет звезду Мелaнхoлию нaедине с сoбoй — вoт тaкoй интимный фильм-кaтaстрoфa.

Режиссер сoздaет нa экрaне удивительную рaвнoвесную систему. Две сестры: Жюстин и Клэр. Двa aктa пьесы: пышнaя свaдьбa и унылoе пoслесвaдебье. Пустoтa и стрaх снaчaлa нaпoлняют душу Жюстин, нo ближе к финaлу перепoлзут в сердце Клэр, кoтoрaя пoстепеннo пoнимaет, чтo oптимистичные прoгнoзы ее мужa не сбудутся. Чем ближе Мелaнхoлия к Земле, тем сильнее угaсaет Клэр, и тем ярче рaсцветaет Жюстин, нaпoеннaя предвкушением aпoкaлипсисa. Этo тaйнoе движение энергии oт oднoй сестры к другoй, oт oднoгo пoлюсa к другoму, зaвoрaживaет не меньше, чем медленнoе, нo неoтврaтимoе движение Мелaнхoлии в oрбитaльнoм тaнце смерти.

Уж не знaю, чтo твoрится в гoлoве у гoспoдинa фoн Триерa, нo с aктерaми oн делaет чтo-тo неверoятнoе. Кирстен Дaнст, кoтoрую мнoгие вoспринимaли не инaче кaк «ту девoчку из «Интервью с вaмпирoм» или кaк «девушку Челoвекa-Пaукa», прoстo смoтрит в кaмеру первую минуту фильмa, пoкa нa зaднем плaне медленнo пaдaют птицы, и этoт мертвенный взгляд цепляет зрителя сильнее, чем стoлкнoвения плaнет. Премия Кaннскoгo кинoфестивaля прилaгaется.

Шaрлoттa Генсбург уже никoгдa не стaнет прежней пoсле предыдущегo триерoвскoгo «Aнтихристa», и хoтя здесь oнa не будет бегaть пo лесaм с тoпoрoм, oт нее веет тaкими вoлнaми безысхoднoсти и бессилия, чтo впoру сaмoму впaсть в мелaнхoлию. В «Aнтихристе» ее «экрaннoму» мужу пришлoсь неслaдкo — в «Мелaнхoлии» тa же истoрия. Кифер Сaзерленд кaжется нaибoлее дaлеким aктерoм oт Вселеннoй фoн Триерa, нo рoль Джoнa, мужa Клэр, сидит нa нем, кaк влитaя. Сaмый прaгмaтичный и рaциoнaльный среди всех персoнaжей, oн испытaет нaибoлее сильнoе пoтрясение: Клэр хoтя и пaникует, нo мысленнo уже гoтoвa к худшему, a oн — нет. И пoтoму егo герoю сoчувствуешь сильнее, чем рaстерянным сестрaм.

Некудa бежaть, негде спрятaться — и дaже через шaткий мoстoк в ближaйшую деревню уже не перейти, кудa уж тут сбежaть с плaнеты. Oстaется смириться. Сесть пoд oткрытым небoм. Мы все умрем, и кaждый умирaет в oдинoчку — пускaй и взявшись зa руки. И дaже если выхoд есть — этo всегo лишь выхoд из кинoтеaтрa…

Для кого-то конец уже давно наступил, а кто-то находится в ожидании этого конца. Можно верить в то, что всё хорошо, или в то что всё плохо, или ни во что не верить; но меняет ли это что-то? Творчество Ларса Фон Триера никогда не отличалось особым оптимизмом. Режиссер каждой своей работой пытался убедить нас в том, что человек-человеку — волк, и что, на самом деле, всё плохо. Но внимательный зритель последнее время стал замечать, что Триер, на самом деле, по большей части стал кормить зрителя своими личными переживаниями, не слишком заботясь об объективности. Можно ли доверять такому человеку? «Меланхолия», на первый взгляд, продолжает эту линию: всё плохо, спасения нет, жизнь на земле — зло, мы — одни во вселенной… Казалось бы, эта унылая картина, пусть оригинальна и красива по внешнему исполнению, внутри — всё тот же прежний Триер, проецирующий на зрителя свои комплексы и фобии. Это поверхностное впечатление от фильма, и возможно, Триер сознательно ввёл доверчивого зрителя в заблуждение, так как если копнуть поглубже — вещи представляются совсем в ином свете.

Стоит отметить, что «Меланхолия» построена очень элегантно; здесь есть центральная идея, о которой я скажу чуть позже, и есть более жизненные второстепенные темы. По исполнению картина великолепна — Ларс Фон Триер показал себя настоящим художником, творцом, мастером своего дела; он всё держит под контролем — здесь нет ни одного лишнего кадра, ни одного лишнего слова, а актёры играют на пределе своих возможностей. В начале мы видим свадьбу. Всё кажется обыденным и вполне нормальным. Супруги счастливы, гости довольны. Но потом действие приобретает совсем иной характер. А начинается всё с высказывания матери невесты о том, что она терпеть не может браки. Хотя, это её высказывание было ответом на фразу отца невесты о том, что его жена стала последнее время «доминировать». Но отец выглядит более адекватно, нежели мать, которая даже не потрудилась прилично одеться на свадьбу своей дочери. И с этого момента тучи сгущаются, и негатив набирает обороты, подобно снежному кому. Триер здесь очень удачно показывает то, насколько же на самом деле хрупка та субстанция, которую мы называем человеческими отношениями, потому что она основана на договоре, внешнем договоре; но у каждого человека существует свой внутренний мир, который требует внимания. Джастин, невеста, одинока. Очень одинока. Она боится, сомневается, но никто не в состоянии ей помочь. В состоянии ли она помочь себе? Что она чувствует?

В одном своём интервью Ларс Фон Триер отметил, что люди привыкли считать, что истинные ценности предполагают страдания. Ни есть ли это та самая чудовищная правда, которую режиссер пытается донести до нас своим фильмом? Триер говорит: «Она (Джастин) испытывает сильное влечение к пафосу и драме, и ей нужны истинные ценности. А истинные ценности влекут за собой страдания. Мы привыкли так думать. В общем и целом мы склонны рассматривать меланхолию как нечто истинное.» Вдумайтесь — получается, что человек сам стремится к страданиям. Это и есть тот «путь благодати», когда «душа всё стерпит, со всем смирится.» Только у Триера она не может смириться. Он не кормит нас теориями, а показывает, что происходит на самом деле. Мы не роботы — мы рабы своей психики; но мы так же и не овощи — мы способны анализировать и принимать решения.

Так что же чувствует Джастин? Хотя вторая часть фильма называется «Клэр», роль Джастин в ней имеет не меньшее значение. И особенно интересен момент, когда она говорит: «I know things». Клэр считает, что планета пройдёт стороной, и хочет, что бы Джастин её поддержала. Но Джастин говорит правду. Трудно сказать, какую правду; правду, в которую она верит, или правду которую она знает? Джастин называет точное количество бобов в банке. Клэр в шоке. «Откуда ты это знаешь?» — «Я многие вещи знаю» (вольный перевод «I know things»). «Я знаю, что конец близок — продолжает она — и я знаю, что мы одни во вселенной. Я знаю.» Нельзя однозначно сказать, что хотел показать этим Фон Триер. Хотел ли он дать понять зрителю, что чем больше ты знаешь, чем глубже проникаешься сутью вещей — тем ужаснее та правда, которая тебе открывается? Или же просто хотел показать, насколько сильно люди могут верить в то, что всё плохо, сами убеждая себя в этом? Знает или верит? Вопрос остаётся открытым.

Наряду с общей эстетикой фильма стоит отметить актёрские работы, как всегда у Ларса всё на высшем уровне, неубедительных актёров здесь нет; тем не менее, самое яркое впечатление, конечно, производят Кирстен Данст и Шарлотта Генсбур.

Напоследок я предлагаю задуматься: действительно ли истинные ценности влекут за собой страдания? Этот стереотип крепко въелся в наш разум. Страдания предполагают саморазрушение. А это противоестественно.

«Меланхолия», безусловно, один из лучших фильмов этого года. Ларс Фон Триер этой картиной подтвердил свой статус не сколько самого провокационного, сколько одного из самых талантливых и значительных режиссёров современности.

10 из 10

Поначалу фильм показался немного тяжелым и тягучим местами.. Однако к финалу это ощущение полностью исчезло.

Для меня слово Меланхолия — это конечно не состояние героини Кирстен, а просто название планеты (некоторые думают, что и то, и другое). Потому что меланхолию представляю иначе, но в плане общей атмосферы пожалуй вполне применимо. Вы в курсе, что фильм поделен на две части, и ситуации-перевертыши ставят перед нами вопрос, что же является «нормальным». Ответ как обычно зависит от обстоятельств)

Пафосная зрелищная свадьба, от которой хочется убежать. Делать что угодно, но не быть там. Знакомое ощущение, когда добиваешься чего-то, а потом пресыщен этим как-то внезапно. Безупречно красивые апокалиптичные картины приближения неведомой планеты к Земле. Космос ведь всегда красив, даже в момент разрушения. Те же герои, но все другое, и тем интереснее становится наблюдать за ними.

Словом, психологические состояния становятся довольно условны, в зависимости от ракурса телескопа, направленного на них. Прием с визуализацией ключевых образных моментов в начале фильма добавил впечатлений, как знание состава ингридиентов, значение которых раскрывается перед тобой по ходу приготовления. А место действия — шикарное поместье с винтажными деталями сделало эту драму ещё и ванильно-атмосферной (в самом лучшем смысле). Это создает неповторимую эстетику просмотра. К актерам претензий нет, всё очень метко.

Такое кино лучше не смотреть от нечего делать. И ни в коем случае не воспринимать его, как «очередной фильм про конец света».

Ежегодное мероприятие, традиционно проходящее с 1946 года на юге Франции, недавно вновь расцвело пышным майским цветом. Несомненно, у каждого кинофестиваля есть свои незалатанные дыры в черепице, благодаря которым одни уносят с собой блестящий на солнце изящный приз, а другие терновый венок предвзятого отношения. Однако пусть задача распятия в пальмовых дебрях стоит перед теми, кого этот самый злопыхательный дух задел. В Канны в этом году, помимо прочих известных личностей, прибыло два именитых режиссёра, и картины их, диаметрально противоположные друг другу, разошлись по своим полюсам. «Древо жизни»- созидательный взгляд из-за кружевных занавесок на эволюцию всего живого, «Меланхолия»- эпитет о суверенном крахе земного шара и неразрушимой силе внутри нас. Вот так по чистой случайности, в борьбе за главную награду сошлись две мимолётных крайности — Жизнь и Смерть. Победила более слабая, но зато нарочито позитивная.

Знатный провокатор и в творчестве, и в жизни Ларс фон Триер на вышеназванном фестивале выдал монолог, породивший за собой бурю в стакане воды. Многие считают, что инцидент был спланирован, по причине возможной неуверенности режиссёра. «Меланхолия» соответствует своему названию. Она не вызывающая, как «Антихрист», не злободневная, как «Идиоты». Быть может, эксцентричному датчанину не хватало огонька, так буднично вспыхивающего вокруг каждого его нового перфоманса. Фильм не нуждается в экзистенциальных излишках, они ему просто ни к чему. Отдельные демиурги европейского кино без буйков, любящие насытить картинку натуралистическими находками и искажёнными до банальности антропологическими исследованиями, чаще всего просто разбавляют этим пресный видеоряд и беззубый сценарий. В таких случаях будут, конечно, и призы, и карета, и полцарства в придачу, но искусству от этого и больно и смешно.

В то время, как свадьба пела, плясала и поглощала праздничный торт, невеста (не та, что орудует катаной в жёлтом спортивном костюме с чёрными полосками) абстрагировалась от заблудших душ в залитой светом безразмерной гостиной и погрузилась в ванну угнетающей эйфории. Под звон бокалов и перманентный гул идут беседы о неком небесном теле, норовящем врезаться в Землю. Увлечённый космическим пространством и его содержимым, оптимистично настроенный Джон вглядывается в телескоп и уверяет свою жену с сыном, что планета дружелюбна и не способна причинить им никакого вреда. Меж тем, Меланхолия приближается. Картина делится на две главы, наречённые именами двух сестёр, главных героинь — Жюстин и Клер. Первая — погружение в себя посредством борьбы эссенции и потребностей, последующее признание эзотерических норм подсознанием и, наконец, благосклонно томительное ожидание чего-то неизведанного. Вторая — размеренная загородная быль в полутонах: пастельные цвета джемперов, интерьера, небосвода, безмятежное счастье с обложки фирменного каталога скандинавской мебели, но такое холодное и апатичное.

Ближайшим синонимом «меланхолии» является элегия, в этом и суть фильма Триера. Стихотворение печального тона, написанное двустишиями определённой формы. Дуализм во всём: противоречивые сёстры, планеты, ввергнутые в смертельное танго, прелюдия к опере «Тристан и Изольда»- необозримый список двух элементов единой материи. Эпицентр внутренних волнений, прерывающийся ослепительным сиянием из лона Вечности. Вход в пустоту…

Заявив о том, что «Меланхолия» будет избавлена от хэппи-эндов, а также предварительно оперевшись в ходе каннской пресс-конференции на пресловутый неонацизм, датский провокатор Ларс фон Триер сделал беспроигрышную ставку на привлечение зрительского интереса к очередному витку своей творческой депрессии. Кинематограф датчанина всегда оставлял за собой чувство выжженной земли. Делая порой громкие заявления, открывая и закрывая новые кинематографические формы, Триер последовательно двигался в глухую стену, пробить которую можно только отринув привычные условности, в очередной раз переделав сложившуюся картину мира. «Меланхолия» хорошо резонирует с соперником по каннскому конкурсу «Древо жизни» Терренса Малика на уровне надежда-безнадега, сознание-бессознательность, Бог-сатана. Впрочем, последнего у Триера давно нет, а поиски Бога датчанин прекратил еще в «Рассекая волны», оставив одного из своих учителей Дрейера на обочине.

Новая лента Триера подчеркнуто дисгармонична. Прибегая к помощи ранее несвойственной ему дихотомии, датчанин делит картину на две неравные части. Если первый кусок целлюлоида представляет собой лишь слабую проекцию кучки перемешанных блесток, во многом былого показательного шика — лукавая и одноразовая Догма, патентованные режиссерские фобии, преклонение перед Тарковским и фашистским великолепием декаданса, то вторая — минималистически выстроенная тихая истерика. Триер, кажется, сжигает все мосты, в прямом смысле спалив на экране плоды во многом жизнеутверждающего творчества Брейгеля, возводя в абсолют мрачноватого Дюрера и смысловоразмытый супрематизм. Даже квест с угадыванием Меланхолии не так увлекателен, как поиск Антихриста.

На губах героини Данст, притягивающей к себе апокалипсис, поигрывает загадочная улыбка, словно копирующая гримасу знаменитой леонардовской Джоконды. Жюстин точно знает, чем закончатся ее метания. Как натуре, приближенной к Сатурну, ей ведомы процессы, скрытые от большинства людей — будь то количество бобов в свадебной лотерее, или факт совпадения орбит двух планет. Еда у нее со вкусом пепла, а в глазах отражается бездна. Хаксли как-то заметил, что с ходом времени меланхолия из болезни постепенно превратилась в утонченную эмоцию, способствовавшую развитию и процветанию литературного декаданса XIX века. У Триера же происходит регресс — убыстренная, словно кассета на перемотке, ре-эволюция и деградирование этой эмоции до полного разрушения сознания отдельного индивида. Если балом правит депрессия, то окружающий мир исчезнет быстрее, чем в него вторгнется огромный незваный гость из космоса. За окнами звучит Вагнер, с небес покровительственно смотрят Тарковский и Висконти, эстетичная с привкусом большого немецкого стиля статика смерти превращается в глянец, гламур, затем в гротеск, отрицание и собственно конец всего. Возможно, не так уж и шутил Триер, открыто заигрывая с запретными темами и сочувствуя дьяволу. Благо истребление у датчанина не выборочное, а тотальное.

Триер, похоже, решил провести массовый сеанс психоанализа, проверяя реакцию каждого зрителя на грядущее ударом молоточка своего подсознания. В своей гигантомании режиссер беспощаден и одновременно одинок, как эгоистичный ребенок, свертывающий в рулон целую вселенную по собственной прихоти. Личный апокалипсис Триера, скорее всего, разочарует массового зрителя, привыкшего получать вторые шансы в размашистых голливудских фильмах-катастрофах. Конец одинаков в любом случае, но для некоторых выхода из ловушки собственного разума нет, а бушующий за окнами синий океан меланхолии всего лишь фальшфейер, кем-то заботливо зажженный. И он безобиден для тех, кто уже давно и принципиально не ищет нить Ариадны из обволакивающего плена печали.

Режиссер показательно последователен в своем намерении уничтожить былого себя — дав рацио насладиться мнимой победой в «Антихристе», в «Меланхолии» режиссер вовсе беспощаден к извечному дуализму, изгоняя из мира сначала разум, а затем вырезая сердце. Да и, собственно, старая борьба здесь идет лишь по инерции, запуская последний аккорд перед глобальным занавесом. Все умерли, и на этот раз кажется, что, слава Богу. Черный экран. Титры. Конец?