Рецензии

В прокат выходит обладатель «Золотого медведя» последнего на сегодняшний день Берлинского кинофестиваля. Фильм «Синонимы», совокупление израильской и французской стороны в застенках Парижа и в сознании преступно-самобытного режиссёра Надава Лапида. Странное и экспрессивное, местами романтичное и нежное, а местами отталкивающее, грязное и грубое, оно смотрится с удивлением, но даёт откровенный ответ, почему всё же главный приз теперь покоится в его багаже — у этого фильма нет аналогов и этот фильм в любом случае заставит о себе говорить.

Йоав — израильский беженец, мигрант (преступно много их было в последнем синематографическом десятилетии, но такого, опять же, ещё не бывало), яростно ненавидящий свою страну до полного запрета на её упоминание, попадающий в пустую парижскую квартиру, и после непродолжительного помывочного акта согревания в ванной, остающийся абсолютно голым — предметы его одежды украдены, жильцы дома на крики о помощи не откликаются. Ванная оказывается единственным приютом, ковчегом в пустом и закрытом парижском мире, где он отключается, постепенно замерзая. От смерти его спасают двое — золотой мальчик Эмиль и его музыкальная девушка — Каролина. Йоав заканчивает свой свой приезд невероятной удачей — Эмиль рассматривает его как подопытного кролика, одевая его с ног до головы и предоставляя ему все условия для существования. Париж начинает поглощать Иоава.

Впоследствии, в этой рваной и поломанной мозаике человеческого восприятия сгустятся несколько тегов — тут будет и прозаический сказ о понятии слова «родина» с тем счастьем, что находится за горизонтом, и необузданность чувства свободы человека, оказавшегося наедине с собой в месте, где нет прошлых, привычных ограничений, и торжество свободы молодого поколения, то самое, с некоторой аллюзией на «Мечтателей», и абсурд общественной жизни, с пейзажами ночного города, рваными и нервными кадрами, меняющими свою плоскость и абсолютно художественными эпизодами, вычурно-комическими, которые призваны откладываться в памяти.

Понять Йоава будет невозможно. Смотреть на его наготу, не только в плане идеализированной наивности характера, но и физическую, телесную, в какой-то момент станет неуютно — не от самого древнегреческого вида, а от отсутствия раскованности героя и слов, за этим стоящих. Синонимы, так часто повторяемые героем и ставшие одной из ярких деталей ленты, пропадают, и лишь снова выйдя на улицу и почувствовав свою свободу, Йоав начинает говорить. Посыл ленты хранится между всеми перечисленными в ней тегами и заключается в буйном непостоянстве человеческой души, когда у неё нет никаких границ. Именно поэтому картина имеет такой ритм, успокаиваясь, она набирается энергии и злости, срываясь на крик. Главный герой, пришедший в свой рай из кажущегося ему ада, обнаруживает, что, как такового рая нет, и в чистом поле также имеются непросматриваемые препятствия.

Надав Лапид, отдавшись воспоминаниям и ощущениям от собственной эмиграции, бросает Йоава в пекло, потом достаёт, причёсывает, украшает подстать блеску Парижа, и вновь кидает его в пропасть. Это первое и основное чувство, которое будет знакомо любому зрителю — то самое ощущение вседозволенности и животной необузданности мышц в одиночестве незнакомых городов. Запретные законом и моралью действия, которые останавливаешь каждый раз, пытаясь сохранить в себе хомосапиенса. Йоав этого лишён — лишь почувствовав, он пойдёт следом за своими эмоциями, что выльется в последующее разрушение привычной реальности — с каждым проявлением общего сумасшествия «Синонимы» искажают и без того абсурдную статику переселенческого существования. А дойдя до предела своего внутреннего сюрреализма, фильм и вовсе окажется огромным высказыванием о поиске человеком идентичности, национальной принадлежности и родины. Комичный израильский милитаризм перекликается с идиотичным нравственно-патриотическим французским образованием для вновь прибывших, а под Марсельезу можно также легко услышать выстрелы из разрывающегося мелодичностью автомата. Для двадцать первого века социальные проповеди так же низменны, являются точно такими же дешёвками, как и любая военная форма совместно с применением оружия.

Тогда-то Иоаву и станет тошно. От понимания, что нет никакой благоденствующей площади и великой красоты, нет никакой свободы и что в кажущемся и становящемся безграничном мире всё равно полно границ — двери обязательно будут закрываться. Будет тошно и зрителю. С одной стороны, поскольку он всё понимает. С другой — потому что следов чувств, растянутых вслед за лентой, он не увидит. Великая трагедия — одновременно переживать за наивность героя и испытывать дискомфорт в свете его поступков. А других же больших и великих трагедий нет вовсе. Понятия «страны и государства» синонимичны с общей пустотой, до проблем миграции так же далеко, как до поиска правды.

Ложь или правда? Нет и не может быть такого вопроса.

19.4.2019

Молодой израильтянин Йоав приезжает в Париж, где планирует полностью превратиться во француза, избавившись от родного языка, гражданства и всего того, что напоминало ему о родине. Оказавшись в огромной пустой квартире, он отправляется в душ и замечает, что за это время кто-то украл все его вещи. Спасают Йоава соседи, Эмиль и его подружка Каролин, которые дарят парню одежду, помогают деньгами и стараются всячески способствовать интеграции. Но при всей своей космополитичности и толерантности объединенная Европа холодно принимает иностранца, на котором модное и дорогое пальто все равно кажется одеждой с чужого плеча.

С фестивальной кинопродукцией дела порой обстоят непросто, поскольку в своем стремлении дистанцироваться от вкусов массового зрителя авторы часто перегибают палку, тяготея к так называемому «антикино», которое временами просто невозможно смотреть. Ну а поскольку никто не хочет выглядеть глупцом, ничего не смыслящим в умных фильмах, подобные картины удостаиваются высоких оценок, завоёвывают награды и, выполнив свою роль сфабрикованного для фестивалей контента, быстро стираются из памяти. Вот и в случае с недавним фестивальным хитом «Синонимы», покорившим жюри минувшего Берлинале, было очень интересно разобраться, действительно перед нами стоящая вещь, либо стандартно несмотрибельный артхаусный выкидыш для ценителей поиска глубинного смысла.

С израильским режиссером Надавом Лапидом российский зритель знаком лишь косвенно, поскольку недавно выходила в прокат американская драма «Воспитательница», представлявшая из себя римейк его же одноименной ленты 2014 года. Очень жаль, что этой чести не удостоился оригинал, поскольку фильм Лапида однозначно был тоньше, глубже и объемнее плоского и скучноватого новодела. В «Синонимах» постановщик резко меняет курс нарратива, переходя от психологических нюансов и драматических конфликтов к совершенно новому, символическому киноязыку экспрессивной притчи. Конечно, для широкой публики просмотр фильма покажется настоящим адом, поскольку эта лента насквозь авторская и обладает всеми соответствующими чертами: тотальным отказом от классического построения сюжета, максимально некомфортным, рваным ритмом, обилием обнаженки и высокопарных диалогов, которые поначалу воспринимать действительно непросто. Характеры здесь полностью заменяются одушевленными аллюзиями, поступки персонажей метафоричны, сцены и реплики чередуют друг друга порой будто без всякой связи, но за всем этим довольно легко считывается сказание о космополитизации Европы и ее современных нравах, потере идентичности как национальной, так и личностной — не нужно глубоко изучать биографию режиссера, чтобы понять: этот материал для него имеет сугубо личную основу и с этими трудностями он знаком не понаслышке.

Основным стержнем тут, разумеется, выступает главный герой, самоотверженно и очень ярко сыгранный дебютантом Томом Мерсье, глядя на которого трудно поверить, что это его первая роль в кино. Поскольку его игра требовала не столько характерности, сколько физической выразительности, Мерсье предстает на экране удивительно пластичным, динамичным и раскованным, не стесняющимся полной обнаженки (в том числе безумной фотосессии у фотографа-извращенца) и справляющимся с безумной артикуляцией актером. Его Йоав — это человек-движение, оживший символ, в котором олицетворяется психологическая натурализация во всем её проявлении, сложная и болезненная. Сам Лапид, как и его герой, прихотливым киноязыком будто пытается подобрать синонимичные значения ко многим сценам, проговаривая одинаковые по сути посылы разнообразными режиссерскими решениями и играя контрастами, когда философская высокопарность соседствует с прозаической простотой, вульгарность с изысканностью, абсурд со здравым смыслом, а грубость с нежностью. Точно так же ощущается и само кино: оно увлекает, порой раздражает, то принуждая задуматься, то оставляя в неведении, действительно ли мы лицезрели гениальную авторскую задумку, или же к финалу Лапид выдыхается и не знает, чем нас поразить. Одно можно сказать — «Синонимы» однозначно мало на что похожи и, хотя картина почти наверняка придется по вкусу лишь поклонникам «другого кино» и завсегдатаям фестивальных смотров, пищи для ума она предоставляет достаточно. Пускай для ее второго просмотра и более внимательного изучения потребуются желание и сила воли.

Я видел его уже дважды — пожалуй, на самых больших экранах Берлина. И посмотрел бы ещё раз. И, вполне возможно, ещё…

Во-первых, это красиво. Сексуально. Необычно. Забавно (но не комично). Динамично. И по-французски. Хоть и с акцентом (это относится ко всем перечисленным эпитетам).

Во-вторых, неизвестно, сколько просмотров понадобится, чтобы хотя бы распознать все темы и метафоры. Не то, чтобы это очень многослойный фильм, в который заведомо заложено много смыслов. Но — это рефлексия собственного опыта режиссёра (Надав Лапид / Nadav Lapid), который так же, как и главный герой, в своё время предпочёл быть французом, а не израильтянином (и вероятно, даже не евреем), свалил в Париж и попытался забыть иврит. Рефлексия эта образная. Без проговариваний всего и вся. Вполне вероятно, режиссёр и сам не осознавал всего того, что он хочет сказать. Просто вывалил, что накопилось. С помощью вполне оригинального киноязыка. Это остаётся нам — попытаться облечь в слова то, что мы увидели на экране. Фильм бросает такой вызов. И вот тут-то слов не хватает. Даже в родном языке. Впрочем, если не хочется трудностей, можно вместо попытки перевести Синонимы просто улыбнуться и повторить вслед за критиками: «странное кино».

Кроме того, рефлексия эта обличена в форму действия. Герой — Йоав — не зависает надолго в раздумьях. Иногда он растерян, но чаще танцует. Постоянно куда-то идёт. Чаще бежит. Рассказывает бесконечные, на грани правдоподобия истории — про службу в израильской армии, про то, как оказался голым в огромной пустой холодной парижской квартире (это мы долго наблюдаем в первых кадрах фильма), про то, как спутал пистолет со скрипкой и про Гектора — троянского героя. Он совершает нестандартные поступки. В одной рецензии их назвали срывами. Мне они больше напоминают перформансы. Вполне себе политические, хотя Том Мерсье (Tom Mercier) и открещивается от такой характеристики его дебютной кинороли.

А ещё Йоав учит слова. Разные их формы. Разные их сочетания (названия всевозможных видов круассанов). Цепочки прилагательных, которые можно употреблять через запятую. Например, описывая какой он ужасный — этот Израиль, куда Йоав никогда не вернётся. «Грамматически правильно» — говорит Каролин. «Это не бывает всё вместе» — уточняет её бойфренд Эмиль. Они и есть та парочка, что нашла и во всех смыслах обогрела голого чужестранца. Потом молодые французы увлеклись его историями и более плотскими проявлениями, которые вносили разнообразие и вдохновение в их жизнь(и).

Иногда Йоав выдаёт длинные теории. Так быстро и ритмично, будто разряжает магазин своего армейского пулемёта (порой не успеваешь прочитать субтитры). Так он объясняет свои странности. Например, что старается не поднимать взгляд. Даже на Сену, «которая из тех пейзажей не смотреть на которые — преступление».

Йоав учит язык. По простому словарю. Но, похоже, выразить себя через так страстно желанный французский у него не получается. Как и спрятать своё тело под немного-не-по-размеру футболках более хрупкого Эмиля и подаренным им же пальто персикового цвета. Manteau? — Le manteau!. «Male (мужской, мужчина, самец…), молодой, красивый, смелый» — описывает он себя корявым почерком французскими словами в своеобразном резюме на работу моделью.

«Художественной или развратной (моделью)?» — спрашивает Каролин. — «Эмиль сказал, что теперь не существует развратного (извращённого)'. Йоав выглядит немного придурком. На первый взгляд эта его неадекватность могла бы многое объяснить. Но если присмотреться — то, возможно, он окажется самым нормальным во всём этом кино.

Оказывается быть французом (ответ на вопрос «Что ты собираешься делать?») не только недостаточно, но и не так просто. Синонимов слишком много, но как ими описывать свой опыт? Язык любимой всеми персонажами музыки тоже разный. Йоав может сыграть её на курке всё того же пулемёта. Как это по-французски? — La g?chette — La g?chette !. В Париже больше привыкли к унылому габою — партия Каролин в местном оркестре. В финале фраза «Как тебе повезло быть французом» звучит уже гораздо объёмней.

Возможно, Йоав и справился бы. Как ни странно, стать французом ему могла бы помочь его израильская маскулинность. Но окружающие постоянно подчёркивают его происхождение — начиная с внимания к его обрезанности. И даже требуют продемонстрировать национальную принадлежность — вплоть до исполнения гимна исторической родины. И тут уж герой не может остановиться на полуслове.

Впрочем, фильм полон стёба над национальным — и над национальным государством (в основном, Францией), и над национальной идентичностью (в основном израильской). Про русских ни слова — так что есть шанс увидеть кино на отечественных экранах.

Как это снято? В несколько рваном ритме. С возможностью рассматривать почти замирающих на экране героев. Камерой, танцующей в баре и шагающей по тротуарам. С заныриванием в динамику парижских улиц. Без Эйфелевой башни. Но с Нотр-Дам-де-Пари — аж в двух эпизодах, отображающие динамику интеграции. Это немного Мечтатели (Бертолуччи, 2003) поколения Z. Не они ли стали la g?chette к переезду в Париж Надава Лпида и его решению снимать кино?

Сюжет развивается через неожиданно сменяющие друг друга ситуации. Многие из них — повод считать фильм комедией. Нет, дверь за вышедшим в-чём-мать-родила в коридор Йоавом не захлопывается. Никаких банальностей. Никакой пощады стереотипно мыслящему мозгу. Сбой за сбоем. Единственное понятное практически с самого начала — то, что сексуальная жизнь этой троицы уже не будет прежней. Но кто с кем?!.

Возвращаясь к метафорам. Самых очевидных в фильме три. В начале. В финале. И где-то посередине. Там, где план Йоава переродиться перестаёт срабатывать. Там где он выдавливает из себя слова на иврите. Там где ненадолго просыпается рефлексия — «Что я тут делаю?». Правда для всего этого герою приходится… Увидите сами.

Во что точно не надо вдумываться, это «как вот так вот получилось?» и даже «почему он уехал из Израиля?». И на то и на другое может найтись по сотне причин, в которые нам всё равно был бы трудно поверить.

Всё это — непредсказуемость, смелая эстетика, возможность — на выбор -смотреть, не думая, или впасть в разбор полётов Йоава, ирония и попытка вырваться из предписанности — делают фильм… Они просто делают этот фильм!

Описать Синонимы лучше (да и короче) — опять же не хватает слов. Советую посмотреть. В первый раз будет смешно.

Побег от национальной идентичности, борьба с предопределенностью и поиски натуралистичного и правдивого приводят Йоава в Париж. Отказавшийся от родины, религии, отца, матери и собственного языка он изо всех сил старается стать французом.

Без денег, планов и целей Йоав в первый же день сталкивается с неудачей. Ограбленный, голый и отчаянный на фоне осеннего Парижа он спасается молодой парой, с которой у него завязывается связь. Принимая щедрые подарки новых богатых знакомых и вооружившись 'лёгким' словарём начинается тяжёлая жизнь иностранного антонима, пытающегося стать синонимом чужой очаровывающей Франции. Беспечные, поедаемые скукой и Эмиль и Каролина, незаметно для Йоава, снисходительно и покровительски с ним обращаются, используя в собственных интересах. Увлечённого писательством Эмиля, несмотря на постоянную готовность к помощи, интересуют только его рассказы и необычный стиль изложения, сформированный неестественностью выражений благодаря неродному языку, которые служат вдохновением для его романа. Каролина - похотливая бросающаяся на всех девушка, живущая с Эмилем, очевидно, ради его забавы. Все, чем притягивает и интересует её Йоав - это сексуальное вожделение. Неудивительно, что все перетекает в любовный треугольник.

Спустя полгода, так и не найдя работы, проживая в разваливающейся коммуналке впроголодь, в поиске сердца французской индивидуальности, отвергая, по его мнению, обманчивый шарм и дурманящую красоту атмосферы Парижа, слоняясь в сотый раз по его кварталам в горчичном пальто с застывшим, устремленным под ноги взглядом, внутри Йоава начинают зарождаться сомнения касательно 'великой' нации, её безупречности и своих шансов приобщиться к новому дому и стать её частью.

С этого момента семя раздора между собственными убеждениям и трезвой стремительно проявляющейся реальностью начинает прорастать. Свадьба, процесс восстановления паспорта и получение гражданства, курсы языка - все отражается в негативном ключе. А в особенности встреча с давно искавшим его отцом. Сухость, равнодушие и безучастность приобретают полную силу, которые предстают перед глазами на тошнотворных, пресных языковых курсах и механическом, бездушном музыкальном концерте. Он окончательно понимает, что ему никогда не стать даже подобием Эмиля, скучного, заурядного, пустого и безвкусного француза. Принимая на себя болезненный нокаут жестокой реальности, теряются все прежние ориентиры, весь восторг, одержимость и боготворение перед недавно обожаем ой, а теперь совершенно чужой и противной страной.

Йоав в попытке убежать от самого себя, словно Гектор в безумном страхе бегая от Ахиллеса вокруг стен Трои, в конце концов был настигнут и побежден. Острое чувство боли и отрешенность поразили его, будто Ахиллесово копьё с капустным треском вошедшее в шею Гектора. Как некогда радушные двери дома богатого 'друга' были навсегда закрыты, так и резко захлопнулись идиллистические планы, возможности и гостеприимные ворота Франции перед посторонним израильским беженцем.

Крайне авторское, чересчур претенциозное, невероятно символичное, отчаянно метафоричное, чертовски отталкивающее и необъяснимо притягивающее кино. С самых первых сцен оно ставит вас в неловкое положение, когда Иоав в полной тишине, прерываемой его мычанием ходит абсолютно голый по пустой и дряхлой квартире и светит в камеру своим членом, а несколько мгновений спустя в панике стучится ко всем соседям подряд, всё также голый, а единственное имущество, которое у него осталось — это скрепка в губе.

Самую первую сцену можно интерпретировать по-разному, потому после неё остаётся гигантское недопонимание между режиссёром и зрителем. Можно подумать, что это очень грязная и наполненная натурализмом драма о тяжёлой судьбе иммигранта, или же по аромату экзистенциального кризиса определить, что это меланхоличная и разочарованная в жизни картина. И хоть оба этих подтекста есть в ленте и закопаны на разной глубине под уровнем сюжета, на деле же режиссёр избрал третий путь, и весь его творческий замысел выливается в абсурдные, сатирически сюрреалистичные скетчи, наполненные интимными, непривычно крупными кадрами и пугающей физической близостью людей. Фильм больше похож не на кино со стороны несчастного и подавленного беженца, которого так и хочет разорвать враждебный мир, которого так рвётся сожрать холодная вселенная: это скорее взгляд со стороны бывалого мигранта, уже обработанный опыт, пережитая травма. Только автору почему-то понадобилось снова разобрать весь свой опыт по кусочкам и воссоздать его в гротескных образах, высмеивая всё вокруг: французов, патриотичных израильтян, даже самого себя. Главный герой как-будто правда умственно отсталый, в каждом его действии, выражениях лица, клептоманских наклонностях читается неосознанность собственных действий — и это всё помимо очевидно великой, гениально карикатурной сцены у фотографа, которую прямо сейчас можно вырезать и транслировать прямиком в музее Лувра.

Но во всём этом сатириконе имеется один изъян: кино длится 2 часа, а настолько пронзающих и гениальных зарисовок в нём меньше десятка, продолжительностью от двух минут и дольше. В итоге можно восхищаться с натяжкой сорока минутами хронометража. А что, спрашивается, происходит в остальное время? По большей части ничего особо интересного, а иногда на экране происходит откровенная скука и тягомотина. Неужели, чтобы заполнить всё пустое пространство, нужно так много воды? Это действительно сильно угнетает, когда режиссёр решает вставить что-то, что смотрелось бы как артхаусное кино. Он не устаёт шутить над другом главного героя Эмилем, но частенько это уколы обычного физраствора. Эмиль и без того был миллион раз высмеян и уничтожен, но упорство режиссёра в этом направлении походит на некрофилию. С Мишелем всё вышло куда прозаичнее. А отец Иоава? Он что забыл тут? Режиссёр так долго играет на одних и тех же темах принадлежности человека к национальной общине, что это бесподобная, беспрецедентно нетипичная мелодия превращается с бесяще заедающий мотив в голове, надоедающий звон в ушах.

Неоптимальному количеству текста вторит постановка. Очень медленная, неспешная, затянутая, убийственно долгая постановка. Множество длинных планов, показывающих заторможенное действие, замедляют время в разы: кажется, что каждую сцену можно сделать немного короче, ничего не теряя, кроме лишних и ненужных 20 минут в финальном монтаже, а то и больше. Однако, как не жаль это признавать, такая постановка — это то, что даёт фильму статус 'для эстетов', то, что побеждает на кинофестивалях и то, что нравится критикам и синефилам. Я не говорю, что подобная претенциозность — это единственное, что есть у «Синонимов»: лента однозначно оригинальна, нетипична, эстетически приятная и осмыслена, но именно затянутость сцен во всё горло кричит: «Я авторское кино! Задумайся! Во мне есть куча смыслов! Смакуйте меня, прошу!»

Картина действительно имеет под собой глубокий подтекст о поиске себя и о разочаровании в чём-то, во что ты так сильно верил, о разрушении созданных когда-то в попытках убежать от травмирующего опыта иллюзий. Нельзя остаться безразличным в этой ситуации, однако суть поднятой проблемы, её материальное воплощение далеко большинству, кино ориентировано на такую ничтожно малую группу людей, что вряд-ли хотя бы сотая доля их посмотрела этот фильм. К тому же, тема самоидентичности на основе национальных признаков видится уже слегка пережитой и неактуальной проблемой. В мире, где каждый человек определяет себя по тому, как он себя чувствует, по своему внутреннему зову, за исключением совсем консервативных областей, режиссёр опоздал минимум лет на 20, возможно с копейками. Хотя, конечно, кто я такой, чтобы говорить от лица израильских эмигрантов.

6 из 10

Что такое этот фильм?

Я долго смотрела его, пытаясь разобраться в том, что происходит на экране, в своих чувствах и эмоциях, которые он вызывает внутри, в том, насколько я понимаю замысел автора и суть этого фильма...

Это гимн идентичности. Человеческой, национальной, самосознания и осознанности того, что ты делаешь со своею жизнью и миром вокруг себя сам.

Ты пытаешься изменить себя, подстраиваясь под условия и задачи, которые ставит тебе с самого рождения этот мир. Ты обдираешь себя до крови, чтобы стать своим, чтобы стать, как все, чтобы найти своё место... И не находишь. Ты рвёшь себе душу и жилы, но ничего не происходит. Тогда ты бежишь туда, где жизнь играет совсем по-иному с тобой, и всё повторяется с точностью до наоборот, но с неизменным результатом - ты снова стоишь один перед закрытой дверью... И мир плавно обтекает тебя со всех сторон, не замечая, не соприкасаясь, не взаимодействуя. Даже, если тебе кажется по первоначалу, что ты меняешь ситуацию по собственной воле и желанию...

Вот. Об этом этот фильм.

Фильм сложный, нудный, неимоверно затянутый и медлительный, в котором ты всё время бежишь, вместе с главным героем, находясь в толще воды и поминутно задыхаясь, и захлёбываясь, от равнодушия, инертности и предательства всех окружающих тебя и собственного бесконечного одиночества, которое не растворяется даже тогда, когда ты танцуешь в радостно-экстатической толпе, так похожих на тебя, людей...

7 из 10

За заложенные в фильме смыслы и их экранное воплощение...

Спасибо.

Отношу фильм к избранным - для себя.