Рецензии

«Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» — довольно специфический фильм, не слишком, мягко говоря, простой для восприятия, но несущий в себе колоссальный смысловой заряд.

Режиссёр поставил перед собой грандиозную задачу, решив снять трилогию о человечестве. Увы, предыдущих двух частей я не видел, поэтому сужу о реализации замысла исключительно по последней.

Но даже в этой 1/3 Андерссон смог в неповторимой размеренной и неспешной манере развернуть великолепное мозаичное полотно из множества разнообразных элементов: тут и рутина обыденных дней, и события исторических масштабов, и страдания, и разочарования, и счастье, и умиротворение, и смех, и грех… Но главное — в центре каждого кадра находится Человек (от королевских особ до никому неизвестных коммивояжеров) со своими переживаниями, мыслями и мечтами.

При просмотре каждой сцены, приходится думать, для чего все именно так, а не иначе, и эта усиленная мысленная работа приводит нас к осознанию собственного мироощущения и мировосприятия и, надеюсь, к изменению их в лучшую сторону.

7 из 10

Вдохновленный Брейгелем-старшим, в частности, его картиной «Охотники на снегу», где кажется, что птицы с деревьев следят за людьми в долине, о чем сам и сообщил общественности, Андерссон завершающий фильм своей нечеловеческой трилогии о человеке снял с позиции наблюдателя, располагающегося где-то в плоскости над событиями, способного обозревать большие пространства в отличие от тех, кто остался внизу — с позиции голубя, сидящего на ветке.

Это одно из лучших названий фильма в истории кинематографа, на мой взгляд, потому что оно дает будущему зрителю всю информацию о предстоящем зрелище, требующуюся для его понимания и одновременно характеризует режиссерский стиль. Впрочем, оно дает даже больше — описывает как достоинства фильма, так и очевидные его недостатки, но о последнем, мне кажется, не догадывался и сам швед. Птица способна видеть далеко и все представляется ей ярче, нежели человеку, но сосредоточиться она может только на отдельных моментах — чем не подход Роя Андерсона к созданию фильмов? Идеально соответствует его бессистемным компиляциям из ярких скетчей, не всегда укладывающихся в общую картину и не имеющих четких связей между собой, но по отдельности местами умных и занимательных, иногда обрывочных, а случается, и совершенных в своей законченности.

Да, можно было бы предположить, что именно это он имел в виду, и допустить, что в рамках вселенной человек-песчинка, и в своей способности анализировать и вычленять глобальные взаимосвязи, действительно подобен пернатому созданию, выдергивающему лишь отдельные фрагменты, и даже мечтать не может о том, что бы представить картину целиком. Может и так. Однако в части, доступной его понимаю, человек способен адекватно реагировать на происходящее. Рой Андерссон, складывается такое впечатление, полностью перевоплотился в голубя, позаимствовав у него абсолютно все функциональные особенности глаза, в том числе скорость восприятия. Известно, что для этой птицы объекты движутся в разы медленнее, чем для человека, именно потому они стремительно взлетают прямо из-под колес машины, полагая, что та еще далеко. Вот и режиссер видит все происходящее в настоящем со скоростью много меньшей, чем существующая в действительности. Та завершающая фильм миниатюра, самая броская и провокационная, где в прямом смысле жарят сильных негров, в то время как немощные белые попивают шампанское и наслаждаются воплями несчастных, преобразованными адской машиной в изящную музыку, которая в его понимании должны стать вишенкой на торте, испеченном им по случаю очередного конца благополучной сытой европейской жизни, на самом деле давно уже не актуальна. Ну кто сейчас делит мир на угнетенных чернокожих и не чернокожих угнетателей?.. Тут бы последним самим уцелеть и не растерять свои свободы под напором первых. А уж видеть в этом архаичном черно-белом диссонансе причины краха цивилизации просто смешно. Андерссон не успел уследить за прыткими историческими движениями, реальность ускользнула из-под его камеры, режиссер лишь издали посмотрел ей вслед.

«Стиль — это человек»- такое высказывание слетело с уст естествоиспытателя Луи Бюффона во время его выступления в 1763 году. Главное достояние шведской киноиндустрии на данный момент, режиссер Рой Андерссон, подтверждает эту теорию. Безусловно, он есть стиль, подобный синтаксису в поэзии. Та форма, которая рождает свое содержание.

Пространство, созданное Андерссоном для каждой мизансцены, напоминает комнату, из которой в одночасье вынесли всю мебель, содрали обои, разобрали паркет. Зрелище удручающее, но завораживающее своей тоскливостью и тривиальностью, от которой режиссер никогда не то, что не бежал, но даже не открещивался, раз за разом высекая из этого кремня новую искру. Бледная цветовая гамма помещений, серые одежды, канонически выбеленные лица героев- взгляд беспрепятственно блуждает по экрану, потеряв надежду за что либо зацепиться. Именно в таких декорациях и рождается экзистенциальная драма, которая приобретает дополнительный объем и рельеф; совершенный звук, жизнеспособность которого обеспечивается нескончаемым блужданием по безжизненному пространству кадра. Лучшего антуража для столь амбициозной затеи, как трилогия Живущего в целом, и заключительной ее части («Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии») в частности и желать нельзя.

Абсурдные диалоги в духе Сэмюэля Беккета и постоянные рефрены в такой системе кажутся более, чем органичными, да и философские вопросы, заданные невпопад и вызывающие легкое недоумение у собеседников, не режут слух. Что еще спрашивать в такой обстановке? Не время же, в самом деле. И вправду, не время, но день недели. Финальная сцена на автобусной остановке- едкая ирония в адрес офисного планктона, у которого вся жизнь превращается в один бесконечный рабочий день. И ожидание его окончания схоже с ожиданием автобуса, который все не едет. А может быть, вы перепутали остановку. И время. А скорее всего, и то, и другое. И вот вы уже приглушенным голосом говорите по телефону о встрече, которая отменилась без вашего ведома, а по левую вашу руку за витриной кафе разбиваются вдребезги чьи-то хрупкие отношения. Фарфор хрустит под каблуками единственного юноши, танцора фламенко, в танц-классе, чье тщедушное тело подвергается яростным в своей чувственности атакам со стороны страстной преподавательницы. Никогда еще мужская виктимность в контексте женского сексуального террора не смотрелась так изысканно (да и вообще, смотрелась ли?) Увы, террористке остается лишь слушать автоответчик в своем телефоне, бесчувственно сообщающий ей о том, что никаких новостей для нее нет.

Фильм открывают три зарисовки на тему рандеву со смертью. Свидания удались: в сухом остатке мы имеем три трупа. Три смерти, в момент которых личная вселенная схлопнулась, а все остальное осталось. Вот вы есть, вот вас не стало. И также журчит вода в кране, также моется посуда и напевается навязчивая песня. Надо же, у всего мира не свело дыхание. Перехватило только вас. Распластанное тело у кассы в кафе. Поднос с нетронутой, свежеоплаченной едой. Осталось только съесть. План прекрасный, но прерванный на середине. Boy Interrupted.

Почему в середине текста я решила поговорить с вами о начале фильма? Имею право, ведь все фильмы Андерссона также лишены жесткого диктата нарративного повествования. В местечковое кафе, заполненное сонными посетителями, входит человек. А почему, собственно, входит, а не въезжает на лошади? В местечковое кафе, заполненное сонными посетителями, въезжает человек весьма странной наружности. Слуга Карла XII. Единовременность и синхронность- ключевые элементы представления Андерссона о феномене времени. Пока мы пьем свой утренний кофе, под Полтавой массово пускают кровь. И разгромное поражение шведов сопровождается воем нынешних вдов, чьи лица покрыла черная вуаль безутешной скорби. Разбитый старостью мужчина сидит в полупустом современном кафе. 1943-его года. У Хромой Лотты, которая принимает плату за виски поцелуями. Снос временных рамок — как срыв скатерти со стола: современность оказывается лишь прикрытием для археологических пластов времени, не канущих в лету, но существующих синхронно с актуальным бытием. Вы уверены, что сидите в том же кафе, что и окружающие вас люди?

Отразить идею синхронности времени вне жесткой последовательности событий, на которой строится все наше восприятие, в частности, и кинематографического языка, разворачивающегося линейно во времени и пространстве, весьма непросто, и некоторые сцены напоминают банальный ретроспективный взгляд в формате воспоминания, вызванный к жизни щемящей ностальгией. Однако, пространство и время по Андерссону не противопоставлены, но срощены друг с другом: и ретроспективность вашего взгляда может приобрести перспективу в зависимости от того, в какой точке пространства в какой промежуток времени вы окажетесь. Такая двойственность пронизывает весь фильм: комедия постепенно обнажает свою трагедийную сущность, а реализм плавно перетекает в фантасмагорию.

«Переплавляя житейское в апокрифическое, на клочке родной земли величиной с почтовую марку я создал собственный мир. Подобно демиургу я способен перемещать этих людей в пространстве и времени» (У. Фолкнер)

Фильм вызвал целый спектр эмоций, от смеха над ситуациями, в которые попадают неказистые герои и восхищения эстетикой оживших картин, до ужаса при виде огромного крутящегося цилиндра в финале, в котором шведские солдаты сжигают живьем пленных. Повсюду гротеск: пустые грязно-белые и мутновато-зеленые убогие интерьеры (насмешка над модным ныне скандинавским стилем?), в которых обитают герои всех эпох с выбеленными как у мимов лицами, застывшая в веках рутина, в которой один день неотличим от другого, и все лица выражают общую остутствующую эмоцию.

Здорово увидеть сегодня кино, которое создано в соответствии с какой-то своей только ему присущей поэтикой и драматургией, и заставляет зрителя говорить на своем языке, уводя от привычных штампов.

Что любопытно, фильм напрочь лишен крупных и даже средних планов, и смотреть его можно только, сидя близко к экрану, иначе ничего не разглядеть, как на последених рядах в зрительном зале театра.

Статичная манера съемок, в которой кадр равен сцене (критики сосчитали, что их 39), и герои, закапывающие чувства глубоко в себя (или напрочь их лишенные) вызвали у меня ассоциации со скандальным фильмом Ульриха Зайдля «В подвале». Но у Андерссона все интереснее, глубже, неожиданней и почти никакого секса. Заслуженный «Золотой лев» Венецианского кинофестиваля.

«Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии», Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал… и далее по тексту титров. Бескомпромиссный фильм. В чем-то эта картина стала своеобразным камертоном к настоящей ситуации. Городская тоска. Без обертонов. Сухо и емко. Несколько фраз-слоганов, определяющих всю картину. «Я рад(а), что у Вас(тебя) все хорошо», «Мы хотим, чтобы людям было весело» и режущая «Разве можно использовать людей ради собственного удовольствия???». Сколько нужно было снять рекламы в прошлом, чтобы прийти к такой обжигающей бескомпромиссности в настоящем?

Продавцы радостного смеха и масок дядюшек-Однозубов глубоко несчастны, они банкроты. Их смех никому не нужен, он не продается и это банкротство не финансовое, это банкротство души. Ничего не остается, кроме дешевой ночлежки и одиночества вдвоем с компаньоном. Король Карл, похотливая учительница танцев, несчастливый открыватель бутылок и вереница тех, которые рады, что у других все хорошо.

Отсутствие надежд на будущее и желание абсолютной стабильности и определенности, тем не менее. За средой должен обязательно быть четверг. Клочки повседневности, пожирающей и убивающей, у Роя Андерссона удаются особенно мастерски. Тот случай, когда простой кадр и такой же монтаж не выглядят любительски и появляются не за один съемочный день.

Итог: когда большинство авторов ищут новые представления по части формы киноискусства, Рой Андерссон со своей картиной предстает режиссером, умеющим заглянуть за горизонт без всяких хитрых уловок. МАСТЕР. Снимаю шляпу.

Поскольку в свое время мне хватило терпения посмотреть две предыдущие картины знаменитой трилогии, решил потратить еще полтора часа на ее завершающее полотно, тем более носящее такое заманчивое название. В конце концов Рой выпускает свои фильмы не так часто, точнее аккуратно раз в семь лет. Очевидно именно столько времени нужно неторопливому шведу, чтобы накопить материала для набора еще не показанных миру абстрактно-бытовых зарисовок из жизни горячих шведских граждан, а зрителю порядком забыть о содержании предыдущих серий.

И если говорить о поисках сути бытия человеческого, то очевидно нужно трактовать работу (работы) Андерсона как демонстрацию того, что мы заменяем эти самые поиски копанием в навозной куче. Что физиологическая основа довлеет над духовной: бороться за еду, есть, гадить, а на досуге искать какой же сокровенный смысл заложен в этих действиях. А проще: смысл в том, что мы существуем; но только ли для того, чтобы жрать, пить и гадить или еще открыть в себе духовное начало?

В этом мире все мы в одной лодке, но в слепоте своей пытаемся грести кто куда попало и как придется, не замечая соседей, если нам не требуется от них чего-то конкретного. И фраза «надеюсь, у вас всё хорошо» давно превратилась в стандартный вопрос, который задают больше из вежливости, чем из действительного желания узнать о том, что же происходит с человеком на самом деле.

Только парадокс восприятия подобного кино в том, что неискушенный интеллектуальными фильмами зритель, особенно позарившись на заявленный в прокате жанр «комедия», в первую очередь увидит здесь тоскливые рассказы о быте, а вовсе не о бытие; и вряд ли даже пять часов трилогии способны высечь в его сознании мысль-искру о том, что в его существовании чего-то не хватает. Зрителю же, к подобному кино подготовленному, основной идейный посыл трилогии, полагаю, становится понятным еще в первой части и тратить столько времени за наблюдением статичной его художественной реализации не слишком интересно.

Безусловно, цветовое решение картины тщательно проработано и старательно сведено к единой, колористически ограниченной, гамме. Не менее тщательно выбраны ракурсы и планы съемки, всегда сохраняющие пространственную перспективу, однако не приглашающие зрителя войти внутрь, а оставляющие его на пороге. В картине принципиально отсутствуют крупные планы, что в добавок намеренно усилено исключительно статичным положением камеры во всех сценах. Мы всё время наблюдаем происходящее, а не участвуем в нем. В целом, режиссер показывает нам действие с позиции того самого голубя, что сидит в сторонке, безучастный к возне людской, что, соответствует представлению о человечестве, погруженном в майю (философский термин из индуизма; дословно «иллюзия»). Концепция в общем достаточно понятная, но ее визуализация весьма утомительна. Непроизвольно напрягаешь зрение, пытаясь разглядеть что же там на лицах героев. Раздражает как чтение очень мелкого текста, который невозможно увеличить.

Приятно оживляют картину сцены с Карлом XII-ым и его войском в кафе. Но гораздо важнее то, что в этот раз Андерсон не ограничился только демонстрацией унылой духовной спячки людей, но и показал к чему она приводит, вставив в повествование иллюстрацию циничной жестокости человеческой. Странно только, что довольно абстрактная эта сцена вызывает такой шок у невинного зрителя. Сцена безусловно мрачная, но… Дамы и господа, неужели вы уже забыли о том, что еще в середине ХХ века в центре просвещенной Европы из трупов замученных людей варили мыло, из кожи делали дизайнерские дамские сумочки (ценилась кожа с татуировками), а костная мука шла на удобрения!? А профессор Шпаннер, организатор опытов по варке человеческого мыла, после 45-го как ни в чем не бывало преподавал медицину в Кёльнском университете? Надеюсь, с памятью у вас всё хорошо…

6 из 10

Именно зритель есть центральный персонаж этого кино. Потому что он решает, о чём этот фильм, и что хотят сказать авторы. В этом смысле фильм становится загадкой, которую и разгадывает зритель.

Это кино о человеке в целом и о человеческой ответственности и о понимании, в этом у меня нет никакого сомнения. Абсурд, который плотно обтягивает каждую сцену, кажется, необходим для демонстрации Человека со стороны, а это очень трудно, потому что, как указывал Аристотель «всё, что мы знаем о мире есть человек», и мы глядим на человека глазами человека. Кто-то или в рецензиях или где-то еще говорил, что в этом фильме сцены как вольеры в зоопарке. Я думаю, что у Роя Андерссона получилось даже показать человека не в вольерах ситуаций, а даже более — в его естественной среде обитания.

Может быть, получилось охватить и не все типы людей, и не все типы ситуаций, но это и не важно, поскольку самый, наверное, важный вопрос — вопрос о человеческой ответственности по отношению к своей жизни, к другим людям, поднят в фильме замечательным образом. Фильм как бы говорит «Omnia — homo» («Всё — человек»). И как бы мы не старались убеждать себя, что мы не такие жалкие, мы гордые, что мы не такие гадкие, мы хорошие — суть в том, что человеческое проявляется чрезвычайно многообразно.

Жутко поразила сцена с гигантским барабаном (не говорю, что за барабан), после которой один из героев кричит «разве можно использовать людей ради собственного удовольствия!». Кричит он это, наверное, в порыве чувства ответственности за всех людей или в порыве некоего неожиданного понимания сути многих вещей.

В одной из сюжетных линий даже плотно смешиваются исторические времена — приём «смены контекста» нужен, чтобы уменьшить силу предубеждений зрителя в отношении различных ситуаций, и усилить удивление, поскольку как говорил кто-то из философов — удивление рождает вовлечённость человека в ситуацию. Или же человек удивляется, но отрицает.

В итоге мы и получаем эту разницу во мнениях по поводу фильма — одни говорят «Да ну, бред какой то, скучная дребедень», а другие говорят, что чуть ли не узрели в фильме самую суть человеского существа.

Кроме того, хотелось бы отметить отличную работу художника Джулию Тегстрём и операторов — Гергея Палоша и Иштвана Борбаша.

Во время просмотра и особенно после, когда почитал все эти отзывы о фильме, закралось такое мнение, что я немного глуповат, ну или эстетически бедноват, а может то и другое.

Фильм понятен и прост, как пять копеек, как и сама форма подачи, которая яро претендует на какой-то философский подтекст, но на деле удивляет своей куцей примитивностью. Вся эта статичность, многозначительная молчанка, серость персонажей, как и окружающей их жизни наводит только на негативные мысли, например, о безысходности. Все эти будни тащатся друг за дружкой не даря даже надежды на какие-либо перемены. О чём здесь поразмышлять птичка мира нашла, но это может от своего птичьего безделья или большого желания увидеть что-то, чего и в помине нет.

Также просмотр усложняет отсутствие сценария. Картина раздроблена на мелкие сценки, где зрителя иногда знакомят с новыми героями, но чаще там фигурируют одни и те же лица, но те и те одинаково безэмоциональны. Но справедливости ради замечу, что если философская начинка показалась мне не особо убедительной, то юморная составная всё же проявлялась, даже не смотря, а может и благодаря этой абсолютной апатии. Коммивояжеры-'весельчаки' с вечно постными лицами, которые всей душой желают, чтобы люди веселились, или временное путешествие, где историческое событие, целая битва, легко поместились в местную кафешку, всё это пускай не вызывает гомерический хохот, но богатая ирония режиссёра на поверхности и улыбка уже на лице зрителя.

Мне фильм не понравился, показался очень уж затянутым, от того неимоверно скучным, хотя, судя по сайту, эстеты на это с охоткой смотрят, так вот им картину и порекомендую, рядовому зрителю лучше остаться в сторонке.

3 из 10

«Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» — кино, снятое не для людей, а для позеров желающих казаться умнее. Будто им понятен сакральный смысл о жизни и смерти, на самом же деле ни чего выдающегося, интересного здесь попросту нет, по той причине, что изначально не было ни чего заложено. Возможно, я перегибаю палку, но если вам нравится подобное, мне за вас жаль.

Важно что бы в искусстве было видно, как самому режиссеру интересно работать с материалом, чего не скажешь о собрании «жизнь-смерть» Роя Андерсона, человека впавшего в маразм и явный склероз. Если с постановкой кадра, света и даже сценария он справился на отлично, то для зрителя, желающего от фильма приобрести что-то полезное, было подано пустое кино, смысл которого можно понять с самого названия, а смотреть попросту его не обязательно. И не надо мне тут говорить, что оно настолько специфично, что его сложно понять…

Честно признаюсь до самого конца картину досмотрел еле-еле, так как видел лишь набор абсурдных красивых картинок, болезненно растянутых на долгие минуты.

P.S — Есть фильмы куда сложнее, тяжелее, вызывающие настоящий дискомфорт, но с видимым внутренним энтузиазмом от режиссера, чего я не вижу от Роя Андерсона.

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век.
Не скот, не дерево, не раб, но человек!

Александр Радищев

Не верьте названию киноленты и постеру к ней — это наживка. Для разглядывания реалистичных животных лучше сходите в зоопарк, для знакомства с фантастическими — перелистайте бестиарий. «Первый после Бергмана» снимает не о животных — исключительно о людях, об их хрупкости и уязвимости. Его инертные несчастливцы — это слепки с нас самих. Это мы сами — те, какими зачастую по тем или иным причинам нам удобнее идти по жизни.

Шведский режиссёр, чей «Голубь…» наподобие сказочного петуха склевал и «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля, и доморощенного «Золотого жука», и ещё пятнадцать наград в разных обличьях, мог бы охарактеризовать себя, повторив слово в слово за Вячеславом Бутусовым: «По натуре я пессимист, который очень хочет стать оптимистом». Что он и сделал, поделившись собственным мироощущением в экзистенциальной трилогии о том, как быть человеком («Песни со второго этажа» (2000), «Ты, живущий» (2007) и «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» (2014)).

Выдержав семилетнюю передышку, самый меланхоличный шутник сегодняшнего киномира и адепт клипового мышления (отголоски рекламного прошлого) снова скомпоновал подборку то ли из скетчей, то ли из новелл, то ли из 39 перемещений из комнаты в комнату. Где они находятся? Господин Андерссон консервативен в своих предпочтениях, а потому «место встречи изменить нельзя». Музей естественных наук — лишь пролог, присказка для внедрения голубя в сюжетную канву. Традиционная кунсткамера, по которой с деревянной поступью зомби блуждают андерссоновские неудачники, на практике — идеально выверенный паноптикум. Стражник-зритель получает там возможность наблюдать за всеми «преступниками», заключёнными в разных камерах цельной кинематографической конструкции.

А как же голубь? У него всё хорошо, несмотря на финансовые проблемы, о которых в стихотворении со сцены упомянет девочка? Голубю приходится нелегко: перед ним проходит целая череда лиц, пренебрежительно смешиваются эпохи. Наиболее благодатной территорией для путешествий во времени оказываются точки общественного питания. Шведский король Карл XII со свитой отбывает под Полтаву, но по дороге умудряется испить газированной воды и пофлиртовать с официантом в современном кафе. Под песенные куплеты раздаёт пиво и поцелуи трактирщица Лотта, а через пару минут превращается в фата-моргану, «то ли девушку, а то ли видение» глухого завсегдатая заведения.

Иные картины-фантасмагории доведены до абсурда, как сцена с нагреваемой медной бочкой, сквозь стенки которой издают прощальные трубные звуки горемычные папуасы. Настолько же странны действующие лица, по внешним признакам и внутреннему наполнению — типичные белые клоуны.

Белый клоун плачет — никому не жалко.
Поделом зануду отлупили палкой
Он такой нелепый, в блёстках, неуклюжий.
Белый скучный клоун никому не нужен.

(Анжелика Игнатова)

Два коммивояжёра из индустрии развлечений с кармой Ивана Сусанина, твердящие: «Мы хотим, чтобы людям было весело!» — являются квинтэссенцией всеобщей печальной клоунады и монотонности.

В гостях у Андерссона непозволительно быть скромным — наоборот, заглядывайте повсюду, не забывая о специально распахнутых дверях и густо населённых заоконных пространствах. Именно там порой бурлят эмоции, в то время как прямо перед вами медитирует очередной угрюмый филантроп, повторяющий, будто священную мантру: «Я рад, что у тебя всё хорошо!»

«В глаз этот, маленькую, округлую шайбочку коричневого цвета с чёрной точкой посередине, было страшно смотреть. Он выглядел словно пришитая на оперенье головки пуговица, без ресниц, без бровей, абсолютно голая, вывернутая наружу безо всякого стыда и до жуткого откровенно; одновременно в этом глазу светилось какое-то скрытое лукавство; и в то же время казалось, что он ни откровенен, ни лукав, а просто-напросто — неживой, словно объектив камеры, вбирающий в себя весь внешний свет и не выпускающий обратно изнутри ни единого луча…» (Патрик Зюскинд)

С теми же магнетизмом и неподвижностью, что в рассказе немецкого писателя «Голубка», взирает на нас сидящий на ветке и размышляющий о бытии «Голубь…» Роя Андерссона. В его фильмах нет профессиональных актёров и натурных съёмок — есть чёрный юмор, беккетовская театральность и усердно выстроенные мизансцены. Если для трагедии предпочтительны крупные планы, а для комедии — длинные, то в андерссоновском трагифарсовом действе правят бал последние. Снимать принято одним дублем, без монтажных склеек, поэтому декорация строится вокруг статичной камеры. Она высвечивает перспективу и мельчайшие детали скупой, но продуманной композиции, словно прожектор.

Уникальный стиль работ шведа с его же подачи окрестили «тривиализмом». Обывателей полагается высмеивать, обыденность — клеймить, а вот многие ли их воспевали? Андерссон не способен выступать против человека, каким бы он ни был. Ему милы его сила и особенно — его слабости: «Может, банальности не так уж банальны? Может, всё банальное на самом деле важно?» Именно этой теме посвящены его картины, больше тяготеющие к театральным постановкам, об этом говорят на камеру его герои.

Перемежая жизнь со смертью, а грусть — с иронией, Андерссон действует от противного и, погружая в депрессию, вручает таблетку от неё же. Его тоскливый, псевдоналаженный мир в оттенках «песка и тумана» с людьми, чьи пастозные лица будто минуту назад окунули в «молочную реку с кисельными берегами», а тела отдали во власть пиквикского синдрома, — призыв к побегу из личного Шоушенка. Нарочно утрированный анабиоз подстрекает вырваться из замкнутого круга. «Только старости недостаёт. Остальное уже совершилось…» После просмотра заключительной части трилогии хочется немедленно поймать и зажарить всех пернатых в округе, послать куда подальше мыслительные процессы и испытать на себе прелесть действия. «Гнать, держать, вертеть, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть, и зависеть, и терпеть, да ещё дышать, смотреть» согласно списку или в произвольном порядке, в среду или в четверг, но как можно скорее!

Ты, живущий, довольно распевать песни с многоэтажек и размышлять о бытии, останавливая мгновения. Твори новые, дерзай, живи!