Рецензии

Именно тот фильм, который нужен, когда надоели комедии, мелодрамы, не говоря о триллерах. Потрясающая музыка!

Фильм, пугающий своей небанальностью. Иду смотреть вторые два цвета…

Сквозь призму детское лицо, незащищенное, еще секунда и оно погрузится под землю. Прекрасный туман, который всегда чарует меня и пугает, как, например, здесь.

Прекрасная Жюльет, помню ее по раннему Караксу, прекрасное французское лицо, способное точно передавать и нежность и бесчеловечный холод, который всегда можно оправдать.

У нее очень живые ноздри.

Полупустой замок, напоминает отчий дом Пьера в «Поле Икс». Синяя комната, синяя люстра, синие слёзы.

В таких фильмах меня всегда интересует интерьер, или экстерьер? Что больше? Скорее общий антураж. Картины на стенах, флаконы, чертежи, бокалы, пыль, холод от камня.

Болезненная (если не больная) решимость и отрешенность вдовы напоминает главную героиню первой части фильма Киры Муратовой «Астенический синдром», вышедший на 4 года раньше (потеря мужа, уничтожение работы, приглашение неожиданного мужчины, секс с ним на одну ночь). Только если у Муратовой все снято прямолинейно и жестче, без патетики, то Кшиштоф Кесьлёвский все равно накидывает романтическую шаль на их встречу (героиня Муратовой от осознания проведенной ночи с немужем впадает в истерику и со слезами прогоняет его, героиня Кесьлёвского не теряет над собой самообладания в утреннем разговоре с ним, она стойко держится и находит в себе достаточно холода подать ему кофе и спокойной показать на дверь. После этого обе женщины продолжают вести себя противоположно друг-другу: муратовская Наталья приходит в себя и наводит порядок в доме и в себе, Жюли в кровь стирает костяшки о каменную стену).

Снова синяя люстра, которая ничего кроме бликов не издает (увидим ли мы ее свет?).

Эти блики, что появляются на протяжении всего фильма, они в ее глазах. Иногда, уставившись в одну точку или закрыв глаза от перенапряжения, в них медленно-быстро передвигаются тоненькие полоски и кружки, они пульсируют черно-белым, как капля масла в холодной воде; сами по себе они передвигаются медленно, но если начать следить за ними глазами, вращая закрытыми глазными яблоками, они будут словно отчеканиваться от внутренних стенок сетчатки и «прыгать» с места на место. Также и у Жюли, она, сидя на лестнице от очередного потрясения, закрыла глаза и через пару секунд на экране проступили блики, открыв глаза они также через секунду пропадают, побыв немного «в открытом оке».

Закрыв глаза в очередной раз, она уснула и проснулась уже в новой жизни, без злости и обид, со свободой и принятием новой реальности, новых людей, новой жизни.

Фильм должен был закончится на синих бликах, но фокус сместился вправо и еще раз, на молитву, на исповедь, на агонию любви.

Увековеченное присутствие, как дань, всех второстепенных героев: последнего, кто слышал мужа-творца, кто нашел цепочку (символ присутствия и жизни погибшего); матери, больной, вероятно, истончением памяти, но не потерявшей светлое и доброе сердце для всех; порочной подруги-проститутки, искренней как капля утренней росы; любовницы мужа, носившей под сердцем плод любви и страсти, которых она, все-таки, простит и даст мальчику-сыну по-настоящему отчий дом.

Она уступила всем, она уступила силе музыки и искусства, она уступила живым людям, но блики все равно вернулись к ней в конце.

Трёхцветная трилогия (Синий, Белый, Красный) польского режиссёра Кшиштофа Кесьлёвского – это альманах истории Франции, в ином взгляде при помощи кино-языка. «Синий, белый и красный являются цветами флага Франции, история каждого фильма основана на одном из девизов Французской республики: «свобода, равенство, братство». Соответственно, «Синий» драматически представляет олицетворение свободы главной героини в исполнении Жюльет Бинош.

Свобода от прошлого – так можно огласить окончательный вердикт данной ленты. Картина вводит страшное ДТП и потерю близких, чтобы дать стимул снова почувствовать себя человеком единственной выжившей Жюльет. Приглушённые тона вокруг, насыщение синим цветом, общая мрачная атмосфера – фильм отражает действительность происходящего и неожиданно для зрителя ведёт повествование. Неспешно и постепенно вокруг трагедии раскрывается значимость покойного мужа, его наследие как композитора и ценность для всей страны. Глазами жены зритель сталкивается с тем, как поступает общественность с кумирами и вынужденными тружениками государства.

Постепенно раскрываются тайны, которые были скрыты при жизни мужа. Под музыку собственного сочинения (или сочинения мужа) героиня старается смириться с утратой, узнать тайны супруга и понять, что на самом деле было нужно от него всем. Поляк на удивление основную драму показывает как что-то обыденное, веющее бытом и рутиной прошлой жизни, ностальгией по ушедшему времени. Тут нет душераздирающей тоски, нет очевидности потери, только познание окружающего мира и неведение о том, что делать и как жить дальше.

Кшиштоф Кесьлёвский передаёт характер безобидной героини через страхи, через доброту, через оправдания не очень приятных событий. Случайные встречи, моменты радости и хорошее отношение ко всем окружающим демонстрируют чудное и по-своему милое поведение Жюльет. Нельзя точно определить, как она реагирует на окружающую несправедливость, когда даже обидная правда прошлого даёт ей силы на ласку и доброту.

Фильм явно выстреливает духом самостоятельности и независимости. Героиня, не смотря на трагедию, чувствует освобождение от славы мужа, а что до своего мнения, то женщина обретает силы и старается жить дальше. Тоска по дому проявляется разными способами: от мышей в чулане до незаконченных композиций. Маска добра скрывает печаль и утрату, а финал ленты позволяет оценить, каких трудов стоит заканчивать незавершённые дела. Печально, но в будущее с высоко поднятой головой мы следуем вместе с героиней.

Грусть, тоска, уныние – спутники любой судьбы, под руку ведущие людей от материнской утробы до ящика с крестом. Но порой жизнь поступает слишком некрасиво, обращаясь с тобой, как с дворовой собакой. Одно роковое событие, и ты – образчик Бергману, фон Триеру и другим проводникам печали... И ты передозирован печалью. Настолько, что не можешь физически от нее отказаться. Героиня Жюльет Бинош не смогла наглотаться таблеток, один передоз не перекрыть вторым. Принять тяжесть – единственное, что остается несчастной женщине, в одночасье потерявшей в аварии не только мужа и дочь, но и мечты, планы, большие надежды и маленькие достижения. Воспоминания горят в пламени избавления, старые фотографии, где ты на море или в объятиях любимых, лучше не видеть. Их нет, ничего больше нет. Есть одна равнодушная Франция, зацикленная на скором объединении Европы, суетливая теснота кварталов Парижа и опустошенное поместье, где ничто не должно напоминать о прошлом. И даже место под солнцем нужно сменить на пыльную ночлежку, покуда боль сильнее материальных благ.

Иногда хочется взять паузу в жизни, иногда пауза в жизни необходима. Отсидеться на обочине бытия, достичь катарсиса под анестезией полного отрешения и заново попробовать жить – вдруг получится. Проблема в том, что взять такую паузу нельзя. Человек – не крыса, которая еще нарожает, если кот погубит потомство. Как быть во власти грусти? Жюли Виньон решительно порывает с прожитым отказом от собственной личности, она становится человеком для ничего. «Где вы работаете?» - «Нигде». - «Я имел в виду: чем вы занимаетесь?..» - «Ничем». Теперь она не печется о чувствах других, о вежливости. Холодное «нет» – на все случаи жизни; манекен с милой внешностью, но выточенный из камня истукан с острова Пасхи, он хладнокровно отдается старому другу Оливье, чтобы наутро сказать: «Я совершенно обыкновенная женщина: я потею, кашляю, у меня бывает кариес... Вы не будете скучать по мне». Жюли облачается в пиджак – чуть ли не впервые напускной мужской образ со времен Катрин Денев и Луиса Бунюэля - и ходит среди незнакомцев, оправдывая самоцель – бренно существовать, дожидаться естественной смерти. Издевательски улыбаться некогда близким. Находить единственного собеседника в лице матери с Альцгеймером в медицинской карте. Психоаналитически через смех отвергать память, когда тот паренек с дороги напоминает об анекдоте. А вечером – уединяться у подушки под покровом ночи и судорожно сдерживать слезы, отказываться принимать трагичное поражение.

Нет, это не выход, по-скотски обращаться с призраками минувших дней. Это слишком наивно. Все так или иначе возвращается бумерангом, заставляет посмотреть в глаза действительности, не дает сорвать память с листами календаря. Повсюду – те, кто выделяет очертания настоящего характера. Люсиль остается в многоквартирном доме из-за Жюли и благодарит ее за проявленное равнодушие, за доброту от противного – доброту, то, что выделял в ней покойный супруг. Не только незваная подруга, но и улица зазывает обратно, когда мужчина с флейтой наигрывает, казалось, утраченную в гоголевском приступе безумия мелодию. И сам Оливье, деликатно убеждающийся, что с Жюли все хорошо, и не тревожащий какое-то время в дальнейшем. И крыса с новорожденными мышатами, и бассейн с оравой детей – знаки привычного социума не вырежешь, подобно аппендиксу. Простому-то обывателю не вырежешь, что уж говорить про народное достояние.

Запад в ожидании момента, когда идиома «Free Europe» приобретет законодательный статус. Но простому обществу наплевать на будущее преобразование, оно ищет упоения в стрип-клубах. Франция, подарившая миру лозунг «Liberte, Egalite, Fraternite», дает искомую свободу и Жюли – бери, пожалуйста. Но женщина по-своему трактует первый цвет на флаге республики. Окружение покрыто синим, нет ни одного закутка, где можно спрятаться от синего. Синяя комната в семейном загородном поместье, ставшая пустой, синие украшения для лампы, синий кусок фольги, синий бассейн, в котором не получается утонуть, но и который забирает с головой. Мир облизывает свободой, а ты не знаешь, куда от нее деться. Оставьте свободу мечтателям, всем остальным – милости просим в петлю вечного страдания, обета грусти и терпения, где мороженое с кофе как предел радости, а одиночество под соседским одеялом на лестничной клетке ничем не хуже теплой постели за закрытыми дверьми. Свободная Европа не тождественна счастливым людям: получив шенгенские визы и сломанную Берлинскую стену, скажете ли вы, что обрели настоящее эмоциональное одухотворение?

В мировой культуре есть еще одно определение синего цвета, неспроста нашедшее отражение именно в музыке. Синий цвет как синоним слову «грусть», он присутствовал в названиях шедевров легендарных музыкантов - Майлза Дэвиса, Билла Эванса, Джони Митчелл. У поляка Кесьлевского он наверняка имеет право на существование. Великая музыка не умирает, она становится достоянием общественности. Жюли сотворила новый гимн во имя дружбы стран, и теперь его партитуру не уничтожат вилы мусоровоза. Пусть он не напоминает первоисточник, пусть после редактуры Оливье звукоряд приблизится к воинственным мотивам Шостаковича, но произведение обретет бессмертие и олицетворит начала свободы. «Так освободись же и ты!» – воскликнет Оливье, искренне полюбивший холодную Жюли и желающий ей былых чувств, а не крепящегося стиснутого горла и отворачивания от детей. Мужчина не хочет для нее мнимого блаженства, как у матери, путающей имена Жюли и ее сестры. А Кшиштоф Кесьлевский убеждает случайными фотоснимками мужа Патриса в компании посторонней, что выжившая вдова морально ничем не обязана хранить супружескую верность – абсолютно ненужное, лишнее решение режиссера, и так показавшего необходимость жить дальше. Жить, смеяться, любить – хотя бы того же хитрого Оливье, у которого тоже наверняка есть кариес.

Да, порой жизнь бросает в тебя кирпичом, и ты рассыпаешься, как больничное стекло. Однако показное равнодушие не спасет от горя. Удел человеческий – это не только книга Андре Мальро, это еще и участь умножать скорбь. Синий цвет в душе болезнен, но его надо перетерпеть и вновь вернуться с новыми силами, расставшись с грузом былого, будь то имущество или предсмертный анекдот про слабительное. И жить, зацепившись за ноты как за спасательный круг в тягучем бассейне-болоте. Если попытка Оливье вернуть еще молодую Жюли из бледной оболочки в тело живого человека увенчается успехом, то в этом действительно существует смысл. Необязательно, чтобы она пела что-то от той же Джони Митчелл вроде:

...We don't need no piece of paper
From the city hall
Keeping us tied and true.
My old man
Keeping away my blues.

Мой любимый оберегает меня от тоски... Совсем необязательно музицировать. Достаточно, чтобы она просто заплакала.

8,5 из 10.

Случайность была частой темой фильмов Кеслевского на протяжении всей его карьеры, став одним из важнейших элементов в попытках режиссера познать загадки жизни. Занусси говорил, что он открыл существование этой загадки, но так и оставил ее неразгаданной. Художник задает вопросы, но не обещает на них ответить и по-хорошему не должен этого делать. В своих беседах с Данутой Сток режиссер часто говорит о ранней смерти отца от туберкулеза, а матери в автокатастрофе, и что он не успел сказать им при жизни нечто важное. Биографичность присутствует в «Три цвета: Синий» и не отделима от характера и поступков самой Жюли, так и ее нервозное состояние, которое какой-нибудь уникум смог бы назвать диагнозом schizofrenia duplex, вызывает апатию, ее попросту ничего не интересует в жизни, она не ждет не только ничего хорошего от жизни, но и плохого. Район, где она обосновалась Рю Муфтар, имеет открыточный вид, и по задумке режиссера это должно было напоминать этакий базар, чтобы она могла затеряться в толпе.

Музыка Прайснера, важнейший спутник всех переживаний и надломов Жюли, звучит обрывками, как бы ища до самого конца идеальную форму потерянных нот мужа, и в самом конце она обретает очертания флейтово-духовой мелодии гармоничной и заставляющей плакать. Однако, остается большим вопросом, дописала ли Жюли ее в память о муже. Воплотив в жизнь идею Песевича, режиссер рассматривает три лозунга, которые Запад реализовал, как считает постановщик: это свобода, равенство и братство, реализовал именно как инструмент идеологии, но не в гармонии с одним отдельно взятым человеком. И в «Синем» режиссер дает Жюли ту самую свободу после трагедии, когда она остается без семейных обязательств с неплохим обеспечением, которое позволяет ей помочь одной даме и поменять жилье, но будет ли она счастлива, имея эти блага?

Кеслевский часто говорил о том что из поколения в поколение людям надо передавать светлое чувство надежды, но сам сомневался и говорил, что этого мало, умышленно проводя параллели с новорожденными крысятами и ребенком который, вот-вот появится на свет, став заложником жизни. Мы глядим на мать Жюли, которая все в общем-то понимает, закрыв глаза, но ее старость, часы проходят у телевизора и это угнетает: сколько таких заблудших душ на свете. Любовь к умершим людям и сострадание – это ловушка в памяти человека. Течение времени для Жюли представляется мукой, чтобы обострить это чувство на экране, режиссер использует четыре раза затемнение для возможности показать, как мучительны для нее эти секунды: в ответных реакциях товарищу мужа, журналистке, в сцене в бассейне и в ответе на вопрос стриптизерши.

Музыка объединения Европы так и не прозвучала, и по-хорошему Кеслевский никогда не верил в такие утопии, создавая драмы о жизни отдельного человека, так тесно связанные с случаем. В третий раз просмотр фильма не произвел на меня такого неизгладимого впечатления, как раньше, но надо отдать должное режиссеру в тонком понимании жизни и психологии людей. С пересмотром «Синего» вышла странная метаморфоза, которая случилась с режиссером в Голландии, когда он пересматривал «Вечер шутов» Бергмана и нашел его чуждым себе, а «Дорогу» Феллини – нестареющей классикой. С надеждой на второй исход сажусь пересматривать «Красный».